Репост из: О мышах и людях
Во мне была любовь. Поначалу прятать ее было несложно, она сидела внутри, в районе солнечного сплетения, булькая при резких движениях, как лишняя выпитая чашка чая. Впрочем, это было незаметно для окружающих, даже для тебя, хотя ты очень внимательный, хороший и красивый. Потом любви стало много, она начала выплескиваться. В какой-то момент на кране сорвало резьбу и любовь потекла ручейком.
Сначала она подтопила подвал, где ты прятал покрывшиеся пылью детские обиды. Мама устало помешивала поварешкой пересоленый суп после работы, а потом закрывалась от тебя книжкой. Суп часто бывал невкусным, с огромной квеклой бессмысленной картошкой. Этот суп был сварен, что называется, на отьебись, лишь бы поддержать в едоках жизнь, а не сделать вкусно. Говорить об этом маме означало нарваться на отповедь о неблагодарном выродке, а потом слезы. На страницу упала капля. Потом еще. И еще несколько. Моя любовь капала с потолка. Через десять минут мамина отсыревшая книжка валялась на дне подвала. Отец ушел, когда тебе было 10. Он очень любил тебя. По прошествии времени понятно, что эти десять лет он был образцовым отцом, из тех, кто не знал, как играть с ребенком и прививал вкус к классической музыке. Так что вдруг случилось на одиннадцатый год, почему после развода он перестал приходить, почему у него больше не было времени на тебя? Почему на похоронах – ты очень хорошо понял это по мизансцене (полузнакомые женщины в черном, ревниво взявшие гроб в кольцо) – у его дочери от второго брака оказалось гораздо больше причин горевать по нему? Не переживай, я макнула призрак твоего отца головой в унитаз. Обида на него напиталась водой моей любви, набрякла и осела морской губкой где-то там внизу.
Тут бы мне остановиться, но что делать – любовь лилась – уже без моего ведома. Я не могла на нее повлиять, даже если бы захотела.
Сначала намокли твои тапочки. Ты вздохнул и промокнул пледом лужу на полу. Это было все еще терпимо, хоть немного воняло сыростью. Как никак, надо платить за то, что твое прошлое затонуло, как Атлантида. Но каково было твое удивление, когда, вернувшись с работы, ты вынужден был прошлепать по воде и взобраться на диван с ногами.
Так дичь, убегая, петляет по ручью, чтобы замести следы. Не тут-то было. Вода поднялась до уровня журнального столика и затопила телефон, в котором я прочла переписку с людьми, которые посмели заявлять свои права на тебя. Хотеть твоей дружбы. Твоего внимания. Твоего времени. Кусочек твоей прекрасной души, боже, ты не ведаешь, что они творят – никто, никто, никто не оценит тебя так, как я.
Моя любовь залила шкаф, и, среди прочего, рубашку, которую ты одолжил предыдущей любовнице, потому что ее кофточка пропахла сигаретами. Записную книжку с телефонами школьных друзей, а также того грузного стоматолога, к которому ты ходил на реставрацию улыбки, подпорченной во времена буйной юности, то есть, еще вчера, но ничего, я найду тебе врача получше.
Моя любовь затопила диван, сковородку, плохо погашенный бычок на балконе, парочку хайнекенов, брошюрку «Нашел ли ты Иисуса в сердце своем?», знак «Стоп», украденный по пьяни и прикрученный рядом с холодильником, неподходящий тебе шампунь для вьющихся волос (у тебя прямые), деньги, которые ты упорно носишь в кармане джинсов, телевизор, по которому показывали «Анатомию страсти».
Ты уже стоишь на подоконнике. В твоих глазах ужас человека, который слишком поздно понял, что к чему. Моя любовь затопила все к ебеням, к такой-то матери, гори оно синим пламенем, да как же ему гореть, если затоплено? Ты судорожно бьешь по воде руками, зрачки широкие, ты почему-то не кричишь. Со стороны можно подумать, что тебе нравится. Говорят, тонущие редко выглядят, как тонущие. Постой, ты что, тонешь?
Ну что ты в самом деле! Я оставлю тебе сантиметров десять. Для воздуха. Тссс, тссс, я с тобой, что ты дергаешься, миленький? В радости, и в горе, видишь? Я люблю тебя до луны и обратно. Моя любовь – океан. Я люблю тебя крепче, сильнее, лучше, правильнее.
Убийственнее всех.
Сначала она подтопила подвал, где ты прятал покрывшиеся пылью детские обиды. Мама устало помешивала поварешкой пересоленый суп после работы, а потом закрывалась от тебя книжкой. Суп часто бывал невкусным, с огромной квеклой бессмысленной картошкой. Этот суп был сварен, что называется, на отьебись, лишь бы поддержать в едоках жизнь, а не сделать вкусно. Говорить об этом маме означало нарваться на отповедь о неблагодарном выродке, а потом слезы. На страницу упала капля. Потом еще. И еще несколько. Моя любовь капала с потолка. Через десять минут мамина отсыревшая книжка валялась на дне подвала. Отец ушел, когда тебе было 10. Он очень любил тебя. По прошествии времени понятно, что эти десять лет он был образцовым отцом, из тех, кто не знал, как играть с ребенком и прививал вкус к классической музыке. Так что вдруг случилось на одиннадцатый год, почему после развода он перестал приходить, почему у него больше не было времени на тебя? Почему на похоронах – ты очень хорошо понял это по мизансцене (полузнакомые женщины в черном, ревниво взявшие гроб в кольцо) – у его дочери от второго брака оказалось гораздо больше причин горевать по нему? Не переживай, я макнула призрак твоего отца головой в унитаз. Обида на него напиталась водой моей любви, набрякла и осела морской губкой где-то там внизу.
Тут бы мне остановиться, но что делать – любовь лилась – уже без моего ведома. Я не могла на нее повлиять, даже если бы захотела.
Сначала намокли твои тапочки. Ты вздохнул и промокнул пледом лужу на полу. Это было все еще терпимо, хоть немного воняло сыростью. Как никак, надо платить за то, что твое прошлое затонуло, как Атлантида. Но каково было твое удивление, когда, вернувшись с работы, ты вынужден был прошлепать по воде и взобраться на диван с ногами.
Так дичь, убегая, петляет по ручью, чтобы замести следы. Не тут-то было. Вода поднялась до уровня журнального столика и затопила телефон, в котором я прочла переписку с людьми, которые посмели заявлять свои права на тебя. Хотеть твоей дружбы. Твоего внимания. Твоего времени. Кусочек твоей прекрасной души, боже, ты не ведаешь, что они творят – никто, никто, никто не оценит тебя так, как я.
Моя любовь залила шкаф, и, среди прочего, рубашку, которую ты одолжил предыдущей любовнице, потому что ее кофточка пропахла сигаретами. Записную книжку с телефонами школьных друзей, а также того грузного стоматолога, к которому ты ходил на реставрацию улыбки, подпорченной во времена буйной юности, то есть, еще вчера, но ничего, я найду тебе врача получше.
Моя любовь затопила диван, сковородку, плохо погашенный бычок на балконе, парочку хайнекенов, брошюрку «Нашел ли ты Иисуса в сердце своем?», знак «Стоп», украденный по пьяни и прикрученный рядом с холодильником, неподходящий тебе шампунь для вьющихся волос (у тебя прямые), деньги, которые ты упорно носишь в кармане джинсов, телевизор, по которому показывали «Анатомию страсти».
Ты уже стоишь на подоконнике. В твоих глазах ужас человека, который слишком поздно понял, что к чему. Моя любовь затопила все к ебеням, к такой-то матери, гори оно синим пламенем, да как же ему гореть, если затоплено? Ты судорожно бьешь по воде руками, зрачки широкие, ты почему-то не кричишь. Со стороны можно подумать, что тебе нравится. Говорят, тонущие редко выглядят, как тонущие. Постой, ты что, тонешь?
Ну что ты в самом деле! Я оставлю тебе сантиметров десять. Для воздуха. Тссс, тссс, я с тобой, что ты дергаешься, миленький? В радости, и в горе, видишь? Я люблю тебя до луны и обратно. Моя любовь – океан. Я люблю тебя крепче, сильнее, лучше, правильнее.
Убийственнее всех.