ARSEN SARSEKOV

Медиасуверенитет

Свобода слова — ценность, но не вне контекста. Казахстан не живёт по лекалам западной медиасреды. Мы находимся в Центральной Азии — между Китаем, Россией и Ираном, где информационная безопасность воспринимается как элемент национального выживания. В этих условиях обсуждать свободу выражения как абстрактное право — значит игнорировать реальность.

На юбилее Ассамблеи народа Казахстана Президент обозначил: критика допустима, но она не должна переходить в агрессию, разрушать доверие, сеять рознь. Казахстан — мультикультурное общество, где цена слова может быть высокой.

Температуру следует мерить по палате. То, что для одной Западной страны — допустимая сатира, для Центральной Азии может стать деструктивным импульсом, способным разрушить тонкий баланс. В Казахстане, где общественное согласие держится на исторически выстраиваемом межэтническом диалоге, информационные провокации — это не просто слова. Это факторы риска. Именно поэтому модель свободы, формируемая сегодня, опирается не на идеологические кальки, а на практику: медиаполе открыто — до тех пор, пока не затрагиваются темы, подрывающие легитимность власти, межэтническую стабильность и суверенитет.

Президентская риторика не отрицает наличие проблем, но фиксирует: решать их нужно на собственной нормативной базе, а не по внешним методичкам. Особенно на фоне усиливающихся информационных прокси-войн, где повестка становится полем боя. Да, в современном мире контент заменяет оружие. И это не метафора. Государства инвестируют в медиаприсутствие суммы, сопоставимые с бюджетами армий. Война идёт в головах. Чтобы попасть в голову — надо создавать контент, а не пули.

В этом контексте особенно остро стоит вопрос деятельности зарубежных НПО и грантовых структур. Это не демонизация. Это признание реальности: значительная часть таких программ устроена так, чтобы через позитивную активность проводить скрытое влияние. Допустим, грант включает десять задач. Восемь из них — абсолютно универсальные и социально полезные. Но два пункта — стратегические. Именно они и являются целью. Всё остальное — этический камуфляж. Такой подход называют "impact through smokescreen" — влияние через завесу благих намерений.

Игнорировать это — значит недооценивать, насколько изощрёнными стали формы современного влияния. Как бы ни шутили о "диванных войсках", они существуют. У них есть задачи, символика, методички, дисциплина. Это не маргиналы — это часть системной борьбы за контроль над интерпретацией реальности. Поэтому передача медиаполя в руки случайных энтузиастов, идеологизированных активистов или внешних грантовых игроков — не акт свободы, а потенциальное предательство интересов страны.

На этом фоне попытка выстроить казахстанскую модель информационного суверенитета выглядит достаточно зрело, без лишних иллюзий и беспрекословной веры в чужие догмы. Это не отказ от демократии. Это поиск формы, в которой демократия не разрушит саму платформу, на которой стоит общество. Это позиция, понятная многим странам Глобального Юга, которые сегодня находятся в сходном положении: между глобальными ожиданиями и внутренними уязвимостями.

Казахстан не копирует чужие конструкции. Он ищет своё решение — с опорой на национальные интересы, менталитет, исторический опыт и понимание, что в XXI веке главным полем битвы становится мышление.

Вчера, 21 апреля, работники компании ТОО «Кәсіби таңдау» на Тенгизе вышли на забастовку сегодня, 21 апреля. Они требуют повысить зарплату на 50%

К ним уже подключились сотрудники транспортного департамента «Тенгизшевройл», которые потребовали 100%-ного повышения зарплаты. 

Как показывает практика, зачастую, забастовки именно на Тенгизе, являются следствием внутриэлитной борьбы.

Скончался Папа Римский Франциск.

Дифференцированное правосудие

В Казахстане ежегодно фиксируется около 400 убийств (данные за 2023 год — 387). Более трети из них совершаются в бытовых конфликтах, часто на фоне алкоголя, нередко в драках, где грань между «махались» и «убили» определяется буквально одним ударом. Именно такой случай — смерть Шерзата Полата.

В этом деле фигурируют 10 подсудимых, но только двое из них — Шынасыл и Сакиев — по версии следствия, реально пытались убивать. Остальные, при всех нюансах, в деле фигурируют как участники драки. Поэтому гособвинение, соблюдая принцип индивидуализации наказания, запрашивает разные сроки.

Фигурант №1 — Абзал Шынасыл. Именно он нанёс смертельный удар ножом в сердце Полата, а затем ударил ножом и его дядю, Гаипбаева. В действиях — прямой умысел. Это не «вспылил» и не «не рассчитал силы». Это убийство и покушение на убийство. Потенциально — срок от 15 лет до пожизненного.

Фигурант №2 — Равиль Сакиев. Удар ножом в бедро дважды — не гарантированная смерть, но и не уличный конфликт. Вопрос в квалификации: покушение на убийство или тяжкий вред? Здесь многое будет зависеть от медицинских заключений и мотива.

Группа №3 — оставшиеся. Их участие ограничено дракой без использования оружия. По УК РК это хулиганство, возможно — с отягчающими, если ранее были судимости (а у троих — были). Но это всё равно не 15 лет. Это 2–5, а в ряде случаев — условный срок, если будет признание вины и соглашение.

Нюанс — несовершеннолетний Ыскак. Он не участвовал в насилии, но скрыл информацию. Статья 434 — недонесение. Редко применяется в изоляции, но по букве закона — повод для наказания есть. Суду предстоит оценить: молчал ли он из страха, незнания или осознанно.

Почему важна дифференциация?
Потому что у нас в обществе по инерции любят подход: «все виноваты — всех сажать». Но уголовный кодекс — не плита бетонная. Это точный инструмент. И именно он должен быть в руках судьи, а не давление «общественного мнения», требующего максимального срока каждому.

Контекст:
По данным Верховного суда, в 2023 году только 14% обвиняемых по делам об убийствах получали пожизненное. Почти в половине случаев — сроки до 15 лет. Почему? Потому что суд учитывает: было ли соучастие, оружие, умысел, повторность, чистосердечное признание. И всё это применимо и к делу Шерзата Полата.

Вывод:
Да, это тяжёлое преступление. Да, есть главный виновный. Но если подменить правосудие коллективной расправой — справедливости не будет. Система сильна не жёсткостью, а точностью. Посмотрим, насколько она точна сейчас. Почему нельзя судить всех одинаково
По данным судебной статистики Казахстана (Верховный суд РК), из всех дел по ст.99 УК РК («убийство») в 2023 году:

- только 14% закончились пожизненным;

- около 43% — сроками от 10 до 15 лет;

- почти 30% дел переквалифицируются в «превышение самообороны» или «тяжкий вред», если не доказан прямой умысел.

По хулиганским статьям (ст.293 УК РК) — только 17% заканчиваются реальным лишением свободы. Остальные — штрафы, ограничения свободы или условное осуждение.

Это важный фон. Потому что наказание должно основываться на фактическом составе преступления, а не на эмоциональном восприятии ситуации.

10 апреля. Астана. День, когда в Мажилисе началось первое чтение проекта нового Налогового кодекса. В это же утро — пожар в общежитии по адресу Буланты, 4. Дом давно стоял в реестре аварийных, но продолжал функционировать: 200+ комнат, общий душ, аренда по 40–60 тыс. тенге. Типичный инкубатор социального дна. Контингент — те, кто давно выпал за пределы формальных механизмов поддержки: безработные, мигранты, освобождённые. Те, кого не видно до тех пор, пока не загорится крыша.

Классический сценарий, казалось бы, прописан заранее: резонанс, чиновничья риторика, временные меры, растянутые обещания. Но на этот раз шаблон дал сбой — причём в лучшую сторону.

В течение нескольких часов акимат организовал питание, медицинскую помощь, а к вечеру того же дня — расселение в хостелы и гостиницы города. Механизм сработал слаженно, чётко, без пиара. Через 72 часа — ключи от новых квартир. Чистовая отделка, готовые помещения, документы оформлены. Ни затяжки, ни вранья, ни типичных «на следующей неделе начнём проработку вопроса». Редкий прецедент, когда государственный аппарат продемонстрировал институциональную собранность, кризисную мобильность и управленческую зрелость. Акимат повёл себя не как носитель привычной бюрократической инерции, а как субъект с внутренним контролем качества и сознанием ответственности.
Сказать, что это было неожиданно – ничего не сказать. Ситуация пошла вразрез с укоренившимся в обществе архетипом: государство всегда виновато, чиновник всегда некомпетентен, никто ничего не делает. Но на деле, всё было сделано чётко, в срок, и без проволочек.

С этого момента начинается вторая часть — менее обнадёживающая. Она не про эффективность органов, а про состояние гражданской культуры. Новосёлы — вместо благодарности: претензии, скандалы, агрессия. Район не тот, обои не те, солнце не с той стороны. Кто-то требует компенсаций, кто-то угрожает жалобами, кто-то устраивает потасовки. Хотя, в 200 метрах от общаги много лет находилось ДП Сарыаркинского района, а в самом общежитии находился участок полиции, но данное обстоятельство никогда не останавливало некоторых жильцов употреблять запрещенные вещества, продавать их, устраивать пьяные вечеринки во дворе с обязательной опцией различного рода проявления насилия. Более того, доходило до откровенных актов терроризма. То есть, объективно говоря, им грех жаловаться, ибо любое другое новое местожительства гораздо лучше прежнего, причем в разы. Новое жилье выделили в перспективном районе возле нового вокзала. Сам дом не является социальным. Вместо 18 кв и общего душа, у людей теперь есть лифт, просторный двор, большая лоджия, квартиры от 38 квадратов, а также паркинг на территории комплекса.

То есть, это не каприз, это уже системный симптом: обида как базовая идентичность. Претензия как единственный доступный язык. Мы десятилетиями воспитывали в себе образ государства как источника зла и несправедливости — и в какой-то момент просто перестали замечать, что сами не прошли ни малейшей трансформации. Власть, как ни парадоксально, оказалась способна делать быстро и качественно. А вот общество — нет.

Буланты, 4 — не про пожар. Это символический разлом. Разрыв между старым нарративом и реальной практикой. Там, где государство выступило собранным, эффективным, взрослым — общество оказалось уязвлённым, истеричным, инфантильным. Там, где институции проявили способность к ответственности — граждане демонстрировали неспособность к элементарной благодарности.
И это требует уже не социальной помощи, а этического разговора. О том, что страна — это не только то, как работает власть. Это ещё и то, как реагирует на это народ. И сегодня у нас есть случай, когда впервые за долгое время государство сработало безупречно. А вот общество — как всегда. И может быть, пришло время поменять не только политические подходы, но и внутренние установки: возможно, не всё так плохо наверху. И не всё так хорошо — внизу.

Казахстан ратифицировал соглашение с Кипром о передаче осуждённых лиц.

Формально — очередной шаг в сторону гуманизации уголовной юстиции и международного сотрудничества. Но в реальности — это событие с многослойным политическим смыслом, который не остался незамеченным ни в бизнес-среде, ни в дипломатических кругах.

Для целого класса казахстанских экс-чиновников и предпринимателей, осевших на солнечном Кипре, этот договор — удар в спину. До сих пор остров оставался для них тихой гаванью, местом, где можно было отдохнуть от внимания правоохранителей. Соглашение меняет правила: теперь даже кипрская прописка не спасает от возможной экстрадиции.

Однако ключевое здесь даже не в судьбе отдельных персон, а в дипломатической тонкости хода. Казахстан подписал соглашение с Республикой Кипр — официально признанным государством, входящим в ЕС. А это, по умолчанию, означает отказ признавать легитимность самопровозглашённого Северного Кипра, находящегося под контролем Турции. В условиях растущей активности Анкары в регионе, попыток усилить неоосманское влияние и расширить Турецкий мир за счёт Центральной Азии, такое решение — недвусмысленный дипломатический месседж. Казахстан, не конфликтуя напрямую, обозначил чёткую позицию: внешнеполитические ориентиры определяются здесь, а не в Анкаре.

Контекст ещё глубже, если вспомнить, что Кипр — один из редких кейсов, где территориальный вопрос остаётся болезненным для Турции. И если Баку — союзник Анкары, балансирует в отношениях с ЕС и Кипром, то Астана сделала шаг, которого явно не ожидали. На фоне усиливающегося сближения Турции с Россией, Казахстан демонстрирует самостоятельность.

Ратификация также укладывается в тренд последних лет: с одной стороны — курс на репатриацию капитала и борьбу с олигархическим наследием, с другой — формирование образа ответственного международного игрока. Экстрадиция становится инструментом не только юстиции, но и внутренней политической архитектуры. Она дисциплинирует элиту и поднимает ставки для тех, кто привык решать вопросы на берегу Лимассола.

Эта реформа — больше, чем пересмотр ставок. Это попытка встроить в налоговую систему страны принципы баланса, транспарентности и экономического стимулирования. Формируется логика: сильные сектора платят больше, уязвимые получают поддержку, а добросовестный бизнес освобождается от избыточного давления. Вместо ручного льготного регулирования появляется система, где каждый элемент должен быть обоснован, прозрачный и подотчётный.

Реализация этого проекта станет тестом зрелости казахстанской государственной машины. Чтобы избежать перегибов и неформального саботажа, потребуется синхронизация между центральными органами, регионами, налоговыми службами и бизнес-сообществом. При должной политической воле и институциональном сопровождении Казахстан может получить фискальную систему нового поколения — устойчивую, более справедливую и способную не тормозить, а сопровождать экономический рост.

Налоговая реформа: Казахстан меняет фискальную модель

Правительство в лице С.Жумангарина представило проект нового Налогового кодекса, который запускает системную перестройку фискальной архитектуры страны. Повышается базовая ставка НДС с 12% до 16%, вводятся пониженные ставки — 10% для платных медицинских услуг и 0% для социально значимых категорий товаров и услуг. Ключевой момент — согласованный порог обязательной регистрации по НДС на уровне 40 млн тенге, вместо предложенных ранее 15 млн. По словам министра национальной экономики Серика Жумангарина, это решение принято в результате диалога с бизнесом и парламентом. Компромисс стоит бюджету 400 млрд тенге недополученных доходов, но, по сути, он стал сигналом: налоговая реформа будет строиться не за счёт малых предпринимателей.

Корпоративный подоходный налог получает дифференцированную шкалу: 25% для банков и игорного сектора, 20% — общая ставка, 5–10% — для социальной сферы и финансового лизинга, 3% сохраняется для сельхозпроизводителей. При этом оптимизируется вся система налогов, сборов и пошлин: налогов становится 11 вместо 12, ставок — 296 вместо 373. Упраздняются шесть видов сборов и пять видов пошлин.

Значительное внимание уделено упрощению условий для малого и среднего бизнеса. Для B2C-сектора — магазинов у дома, парикмахерских и прочих — сохраняется освобождение от НДС. Упрощённая декларация с лимитом в 2,36 млрд тенге позволяет бизнесу работать без избыточной фискальной нагрузки, а маслихатам — снижать базовую ставку налога с 4% до 2%.

Вводится прогрессивная шкала индивидуального подоходного налога: 15% применяется к доходам, превышающим 33,4 млн тенге в год. Появляется налог на роскошь: объекты недвижимости дороже 450 млн тенге, автомобили свыше 75 млн, яхты, самолёты, а также премиальные алкогольные напитки и сигары будут облагаться по повышенным ставкам.

Для недропользования и переработки вводятся налоговые стимулы: обнуление НДПИ на 5 лет для сложных месторождений, 100% вычеты на капитальные затраты и обязательное условие — направление сэкономленных средств не в дивиденды, а на развитие регионов, инфраструктуры и подготовку кадров. Одновременно отменяются 128 налоговых льгот на сумму более 1,3 трлн тенге — с внедрением механизма их мониторинга и оценки эффективности, а также обязательным согласованием новых льгот с антимонопольным органом. Доходы по гособлигациям и ценным бумагам квазигоссектора будут облагаться КПН по ставке 10%, за исключением проектов холдинга «Байтерек» до 2030 года.

Запускается административная реформа: объём налоговой отчётности сокращается на 30%, внедряется сервисная модель сопровождения налогоплательщика, а камеральный контроль переходит из санкционной в предупредительную плоскость. Вводятся отсрочки до 5,9 млн тенге без залога, система взысканий дифференцируется — бизнес не будет блокироваться при задолженности до 78 тыс. тенге. Также вводится запрет на регистрацию новых юрлиц для учредителей, ранее уличённых в налоговых нарушениях. Комплексные проверки будут проводиться только в случаях, когда налоговая нагрузка существенно ниже среднеотраслевой.

Принципиально важно, что этот проект — результат не кулуарной работы, а широкой публичной дискуссии. По поручению Президента, с 10 февраля Правительство провело 20 встреч с бизнес-сообществом в регионах, где были собраны предложения, озвучены возражения и достигнуты ключевые компромиссы. После этой обратной связи в проект были внесены корректировки, в том числе — по порогу НДС и по условиям для малого бизнеса. Итоговая версия, внесённая в Мажилис, — это первый пример формирования Налогового кодекса в формате диалога между властью и обществом.

Общий ожидаемый эффект реформы — от 4 до 5 трлн тенге дополнительных доходов в бюджет ежегодно. Эти средства направлены на сокращение зависимости от трансфертов из Национального фонда и формирование самодостаточного бюджета. Ожидаемая инфляция в 2,5–3% будет, по расчётам министерства, краткосрочной и компенсируемой.

В данный момент, в прямом эфире, идет пленарное заседание Мажилиса посвященное новому Налоговому Кодексу РК.

В эту среду состоится важное событие для 8 созыва Мажилиса Парламента РК, будет рассматриваться новый Налоговый Кодекс РК.

Пошлины от США: формальность, а не давление

США объявили о пересмотре тарифной политики и ввели новый механизм регулирования импорта. В списке — 185 стран, включая Казахстан. Информационный повод звучит громко, но сути это не меняет: пошлины — техническое решение, а не инструмент давления.
Основание? Торговое сальдо.

У Казахстана — устойчивый профицит в торговле с США: в 2023 году $2,33 млрд экспорта против $1,08 млрд импорта. Администрация США применила унифицированную формулу: половина дефицита как процент от экспорта. Результат — 27%. Это не санкция, не мера пресечения, а арифметика. Одинаковая для всех стран с положительным торговым балансом.

Казахстан не цель. Казахстан — переменная в уравнении. Мы не входим в число государств, в отношении которых применяются системные торговые ограничения. Так называемая «Dirty 15» — это Китай, ЕС, Япония, Индия и другие страны, с которыми у США долгосрочные структурные противоречия. Казахстан в этом ряду отсутствует и не рассматривается как проблемный партнёр.

Фактическое воздействие пошлин — минимальное. Большинство казахстанских экспортных товаров в США не попадают под пошлины. Значительная доля входит в перечень исключений или относится к категориям с базовой ставкой. Даже при номинальной ставке в 27% реальная налоговая нагрузка в пересчёте на экспортные объёмы остаётся незначительной.

США ударяют по дешёвому массовому импорту. Мы туда не относимся. Под главные удары попали Вьетнам, Лаос, Камбоджа — поставщики одежды, обуви, бытовой продукции. Казахстан не участвует в этих сегментах в масштабах, способных вызвать интерес регуляторов. Мы не платформа для замещения американского рынка, и не играем в логистику обхода.

Присутствие Казахстана в списке — результат формулы, а не политики. Это административный акт, отражающий общую модель торгового баланса. США синхронизируют подход ко всем странам, а не выбирают отдельных «наказуемых». Включение Казахстана в перечень не сопровождается мерами политического или правового давления.

Риски для бизнеса? Ограниченные. Контракты продолжат выполняться. Новых барьеров не вводится. Учитывая структуру экспорта и наличие двусторонних исключений, экспортёры останутся в существующем режиме работы. Для реального сектора пошлины — отвлечённый фон.

Контекст — важнее заголовков. Мы видим техническое перераспределение тарифной нагрузки в условиях глобального дисбаланса. Казахстан — одна из стран с положительным сальдо, и этот факт стал основанием для механического пересчёта, а не стратегического сигнала.

Заключение: Никакой новой фазы в отношениях Казахстана и США не наступило. Мы не объект давления. Мы — статистическая единица в попытке США сбалансировать внешнюю торговлю. Правильно это или нет — вопрос к Белому дому. Для нас — повод не паниковать, а понимать, как работает современная торговая математика.

Казахстан и Узбекистан усиливают стратегическое партнёрство — и это уже не просто добрососедский диалог, а опора для стабильности во всей Центральной Азии. Обе страны трезво оценивают ситуацию: в регионе, где слишком много внешних интересов — от Москвы до Пекина, от Анкары до Тегерана, — только плотная координация между двумя крупнейшими государствами может стать гарантией суверенитета и устойчивости.

Экономика — первый и самый наглядный аргумент в пользу сближения. За последние годы товарооборот между странами вырос почти в три раза и стремится к планке в $10 млрд. Совместные производства, транспортные коридоры, логистика — всё это строится не на эмоциях, а на расчёте: удобнее и выгоднее работать вместе, чем конкурировать на внешних рынках. При этом союз проверен и вне плоскости цифр — будь то наводнение, авария в энергосистеме или гуманитарный кризис, помощь приходит быстро и без лишнего шума.

Безопасность — второй столп диалога. Узбекистан держит южный фланг, гранича с нестабильным Афганистаном, Казахстан — укрепляет тыл. В условиях, когда на юге региона продолжают циркулировать радикальные идеи и оружие, координация между спецслужбами, совместные учения и обмен информацией становятся вопросом выживания. Ферганская долина — отдельная тема. Этот узел напряжений требует тонкой настройки, и именно Ташкент с Астаной сегодня выступают гарантами того, чтобы искра не превратилась в пожар.

Важно и то, что Казахстан и Узбекистан внятно формулируют свою региональную повестку. Они не хотят быть ареной чужих интересов и выступают с позиции субъектности. Ситуация, в которой каждый сосед — объект внешнего влияния, выгодна всем, кроме самих центральноазиатских стран. Поэтому союз Астаны и Ташкента — это, по сути, заявка на новый баланс в Хартленде. Без громких слов, но с конкретными действиями.

Этот диалог — не союз «против», а союз «за»: за устойчивость, за собственный голос в мире, за право самим определять, как будет выглядеть Центральная Азия в ближайшие 20 лет.

Даже в странах НАТО - включая Польшу, Финляндию и страны Балтии - в последние годы наблюдается срочная разработка и внедрение так называемых «дроновых стен», то есть специализированных систем обнаружения, нейтрализации и перехвата БПЛА. Эти меры стали реакцией на резкое увеличение масштабов применения дронов в военных конфликтах и на рост угроз со стороны беспилотных технологий.

Традиционные системы ПВО (наподобие С-300, С-400 или западных комплексов типа Patriot) предназначены прежде всего для перехвата самолетов, ракет и крупных целей. Использовать их для поражения малозаметных дронов - экономически и технически неэффективно. Именно поэтому многие государства, включая Казахстан, находятся в процессе адаптации и модернизации своих средств ПВО с учетом новых угроз. Текущие инциденты с дронами скорее указывают на необходимость совершенствования периметрового мониторинга и технических средств раннего оповещения, чем на «слабость» или «уязвимость» ПВО в целом.

В итоге получается, что серия инцидентов в Западно-Казахстанской области, вероятнее всего, не является целенаправленной акцией. С высокой долей вероятности можно утверждать, что речь идет о дронах, отклонившихся от курса в составе роя, потерявших связь или потерпевших крушение в результате внешнего воздействия. Разрозненное во времени обнаружение указывает не на последовательные пролеты, а на одномоментный эпизод с затянувшимся выявлением последствий.