Клонится эта осень, тихо, без гнева, пышно увядает. Улыбается, что ещё жива. Лист потрескался, и выступили морщинки у глаз.
Весна – рождение, прорезающаяся вспышка свежести, новой жизни. Потом разгоняешься и долго бежишь, обожжённый, всё бурлит. Весну не осознаёшь, лето неуловимо.
А в осени растворяешься, дыхание выравнивается. Подставил руку под голову. Хух. Птицы тоже притихли, слабенько отщебётывают последнее, потихоньку улетают. Слышно треск троллейбусных проводов.
Ранняя осень – совсем как первые минуты после оргазма. Блаженное, растёкшееся состояние, интенсивно нежное. Не двигаешься, будто от красоты замер, от величественного зелёно-жёлто-красного. Вот он, пик жизни.
Никогда в году нет такого разнообразия, всё перемешано. И это высшая степень художества. Вот кучно зелёные кроны, переплетаются с лимонно-золотым. Тут же рядом румяное, краснющее от пылкой зрелости. Снизу уже опавшие листья, вернувшиеся к земле, как всё возвращается туда. Сохнут и трескаются, семена будущей жизни.
И яблони, о яблони, с ними волшебство – на ветках в самой спелости, а на земле – гроздья коричневых, перезревших, аж наступать не хочется. И как пахнут. Вперемешку с прелостью, сырой землёй.
Вся она такая, осень, мягкая и чуть коричневая. Время и ты застыли, а её красота медленно, медленно ускользает. И ласкает, и мучит. На бровях уже видно лёгкую печаль, но в глазах покорность. Меньше надежд, да, но оказалось, что без них легче. Поставил чайник, включил свет. Так просто, и хорошо от этого.
Кто-то скажет: старость подступила. Ну и пусть. Старение – это светлое слово, они не понимают, как не понимают осень. Жизнь дышит слабее, но в тишине, в ослабевании – и наслаждение, и цена каждому листику, и глубокая истина. Даже усыхание, уже подступ смерти – и то может быть блаженным, но не думай пока об этом, будь каждым вздохом внутри этой великой осени
Весна – рождение, прорезающаяся вспышка свежести, новой жизни. Потом разгоняешься и долго бежишь, обожжённый, всё бурлит. Весну не осознаёшь, лето неуловимо.
А в осени растворяешься, дыхание выравнивается. Подставил руку под голову. Хух. Птицы тоже притихли, слабенько отщебётывают последнее, потихоньку улетают. Слышно треск троллейбусных проводов.
Ранняя осень – совсем как первые минуты после оргазма. Блаженное, растёкшееся состояние, интенсивно нежное. Не двигаешься, будто от красоты замер, от величественного зелёно-жёлто-красного. Вот он, пик жизни.
Никогда в году нет такого разнообразия, всё перемешано. И это высшая степень художества. Вот кучно зелёные кроны, переплетаются с лимонно-золотым. Тут же рядом румяное, краснющее от пылкой зрелости. Снизу уже опавшие листья, вернувшиеся к земле, как всё возвращается туда. Сохнут и трескаются, семена будущей жизни.
И яблони, о яблони, с ними волшебство – на ветках в самой спелости, а на земле – гроздья коричневых, перезревших, аж наступать не хочется. И как пахнут. Вперемешку с прелостью, сырой землёй.
Вся она такая, осень, мягкая и чуть коричневая. Время и ты застыли, а её красота медленно, медленно ускользает. И ласкает, и мучит. На бровях уже видно лёгкую печаль, но в глазах покорность. Меньше надежд, да, но оказалось, что без них легче. Поставил чайник, включил свет. Так просто, и хорошо от этого.
Кто-то скажет: старость подступила. Ну и пусть. Старение – это светлое слово, они не понимают, как не понимают осень. Жизнь дышит слабее, но в тишине, в ослабевании – и наслаждение, и цена каждому листику, и глубокая истина. Даже усыхание, уже подступ смерти – и то может быть блаженным, но не думай пока об этом, будь каждым вздохом внутри этой великой осени