Деконструкция христианства и осязание целостности
Подобно тому, как каждый из нас имеет зрение, слух, обоняние, вкус и осязание, так и коллективное сознание-тело человечества, в своем долгом пути самопознания и богопознания, развивало свои «органы» духовного восприятия. Этими органами стали великие мировые религии. Каждая из них словно специализировалась на одном из способов «чувствовать» реальность — и дольнюю, земную, и горнюю, небесную.
Иудаизм как бы вкушает мир, пробует его на вкус как яблоко, разламывает, дифференцируя на части, а у рафинированного адепта иудейского мироощущения-мировкушения может даже обнаружиться в этом месте метафизика безжалостности. Что такое безжалостность в этом контексте? Это дифференциация, скальпель разума. Доминирует «вкус». Чтобы съесть яблоко, его нужно безжалостно разрушить, иначе не попробуешь, не познаешь.
В свою очередь, христианство родилось как метафизический акт расширения вкусовой онтологии иудаизма во вселенную мироосязания Бог-ребенка. Как акт трансцендирования, как эволюционная метафизика. Есть как бы биологическое развитие органов осязания как продолжения эволюции органов вкуса. И есть эволюция духовных органов восприятия с похожей логикой развития. Планетарный логос, согласившись на акт распятия, предложил плоть своего духа не только апостолам, но и всему человечеству. И тут мистерия распятия — это, по сути, вторая тайная вечеря, драматичная и зрелищная, как роспись автора в конце произведения. Как приглашение к мироосязанию.
В этой системе координат христианство предстает как инфотип духовного мироосязания или телеосязания. Это не просто классификация, а попытка уловить его глубинную суть, тот уникальный канал, по которому оно воспринимает и транслирует реальность.
Почему именно осязание? Потому что в центре христианского благовестия стоит беспрецедентный акт — боговоплощение. Бог не просто посылает пророков или дает законы с недосягаемых высот. Невидимое и непостижимое становится осязаемым, видимым, слышимым в конкретном физическом лице Иисуса Христа. Он — воплощенное мироосязание, точка соприкосновения божественного и человеческого миров, доступная прямому восприятию.
Этот акцент на телесности пронизывает все христианское мироощущение. Оно фокусируется на личности, на ктойности, обретшей конкретную форму — тех, кто в форме. Не случайно один из ключевых образов — Бог-ребенок. Христос-Младенец и Христос-Сын символизируют не только божественное смирение, но и саму идею рождения в материи, уязвимость, рост, непосредственность чувства, доверие и любовь, явленные через воплощенное присутствие. Это мировоззрение, которое не боится материи, но входит в нее, чтобы ее преобразить.
Весь земной путь Христа подчеркивает эту телесную драму. Его служение — это не только проповедь, но и исцеления, прикосновения, разделение трапезы. Кульминация — не философский трактат, а предельно телесные события: страдания плоти на кресте, ее смерть и — самое главное — ее воскресение и последующее преображение. Воскресение — это не аллегория духовного пробуждения, а центральный догмат, утверждающий возможность и реальность трансформации самой материи, победы над тлением и смертью изнутри самой жизни.
Практикуется это мироосязание через каналы прямого, интимного контакта с реальностью, как духовной, так и преображенной телесной. Прежде всего, это проявляется в таинствах, особенно в евхаристии (причастии), где верующие буквально вкушают и осязают тело и кровь Христовы, соединяясь с Ним самым тесным образом. Также молитва выступает как личное, непосредственное со-прикосновение с божественным присутствием. Мистический опыт включает в себя сострадание — буквальное со-чувствие, способность осязать боль и радость другого — и вхождение в пространство божественной любви. Это не джульето-ромеовская страсть, не агапе (αγάπη), не сторге (στοργή)...
Подробнее можно прочитать тут.
